Два месяца и три дня - Страница 67

– Я не очень голодна. И потом, скоро уж завтракать!

– Брось, – вмешался Максим. – Какая разница, сколько времени. Ты не ела целый день. Тот десерт из малины не в счет. Тебе надо поесть.

– Тогда пусть… пусть дадут то же, что и тебе, – схитрила Арина. Максим скорчил рожицу, но ничего не сказал. Аркадий долго и подробно расспрашивал Элю, как приготовлен клэм-чаудер, но в конце концов отказался и попросил принести ему что-нибудь из птицы. Утку в клюквенном соусе? Пожалуй… пусть будет утка…

– Что ж, Ариночка, – Аркадий невозмутимо проигнорировал ее удивленный взгляд и продолжил называть ее, как и всех женщин, уменьшительно-ласкательным именем. – Я слышал, вы хотите стать ветеринаром?

– Я учусь на ветеринара, – вежливо отвечала Арина. – А ты, Максим, когда ты понял, что хочешь быть фотографом?

Аркадий поморщился, но ничего не сказал. Максим чуть отодвинулся, позволив стюардессе разлить красное вино по бокалам на высоких ножках, и доверительно склонился к Аркадию:

– Ты помнишь, Аркадий? Кажется, я тогда еще был в Шотландии, нет? Знаешь, Арина, – он повернул голову к ней, – у нас в пансионе, куда меня запихнули, был учитель географии. Так он был помешан на фотографировании жучков-паучков. Он брал меня на прогулки, и мы часами выслеживали всяких птичек. Наверное, тогда.

– О, я помню, – кивнул Аркадий, беря со стола бокал. – Как-то я приехал к тебе, навестить, а ты встретил меня ворохом фотографий. И на всех сплошь – сбитые на дорогах зверушки. Помню, я испугался тогда, не специально ли ты, часом, сбивал их, чтобы фотографировать?

– Что? – Арина вздохнула – и не смогла выдохнуть. Аркадий расхохотался.

– Нет, этого он не делал, не беспокойтесь так. Просто решил показать всему миру жестокость. Все дети – максималисты.

– Ах да! – расхохотался Максим вслед за Аркадием. – На самом деле я специально подсунул тебе фотографии, чтобы увидеть твою реакцию. А ты кивал с важным видом и не имел представления, что мне сказать. А потом часа два беседовал с принципалом.

– Принципалом? – удивленно переспросила Арина.

– Директором пансиона.

– Но потом выяснилось, что у Максима отснята целая серия фотографий самого пансиона – ночные, утренние часы, каждое здание, потом там еще был этот плющ… – в подробностях вспоминал Аркадий, и на секунду Арина почувствовала, что он действительно благоволит к Максиму.

– Представь себе – маленький домик, по макушку увитый плющом! Специальный какой-то сорт. Сплошной плющ – и только окна торчат из него. Домик в зеленой шубе.

– Значит, ты провел детство в Шотландии? – спросила Арина, но Максим возмутился:

– Теперь моя очередь задавать вопрос. Кто был твоей первой любовью? – Максим подцепил из корзиночки с хлебом кусок серой булки, обсыпанной какими-то семечками. Арина почувствовала, что краснеет, и ухватилась за свой бокал как за спасательный круг. Первая любовь? Не говорить же ему тут, да еще при этом хитром дядюшке, что никакой другой любви, кроме этой вот, ненормальной и, сто процентов, извращенной, – к нему, Максиму, у нее никогда не было.

– В детском садике я любила одного мальчика. Только не помню, как его звали. А еще – Дженсена Эклза…

– Вы встречались с Дженсеном Эклзом? Он, кажется, американский актер? – живо среагировал дядюшка, словно это было возможным и даже вполне вероятным. Арина сделала неловкий глоток и долго откашливалась.

– Нет, что вы! – хрипло выдавила она наконец. – Только с его плакатом из журнала Seventeen.

И все дружно расхохотались.

– Я попал в пансион, когда мне было шесть лет, – рассказал Максим, когда пришла ее очередь спрашивать. – Почему, кстати, вы меня туда упекли? Я что, мешал папочкиной личной жизни? Или вы боялись, что меня похитят?

– Приблизительно так, – кивнул Аркадий, налегая на утку, но Арина могла поклясться: в этот момент он напрягся.

– Ты провел там все детство? – Арина взяла в рот кусочек рыбы на подложке из шпината. М-м-м, пальчики оближешь.

– Нет, к сожалению. Я бы с удовольствием провел там все детство, – ответил Максим. – Но когда мне исполнилось одиннадцать, отец непонятно с чего решил меня навестить и вдруг с изумлением обнаружил, что его дорогое дитя – ни бельмеса по-русски. Тогда-то меня и вернули в лоно семьи.

– Пожалуй, пришло время десерта, – вмешался Аркадий, явно пытаясь сменить тему.

– Что ты! Арина еще омуля не доела, – усмехнулся Максим. И добавил, склонившись к Арине: – Он не любит говорить о моем детстве. Так о чем был твой сон, из-за которого ты, моя дорогая, чуть не осталась жить в KaDeWe?

– О манекенах, – и Арина рассказала ему свой сон. Он долго расспрашивал о деталях, задумчиво кивал, словно складывал какой-то сверхсложный, но крайне занимательный для него пазл.

– И что, я тоже там был? – спросил он напоследок.

Арина вспомнила, как его лицо исчезло за чудовищным, пугающим черным «дулом» фотоаппарата, и вздрогнула.

– Что ж, вижу – был…

Максим помрачнел. Аринино лицо говорило лучше любых ее рассказов. Конечно, он был там – и напугал ее.

– А кто ваши родители, чем занимаются? – спросил Аркадий, чтобы разрядить возникшее невнятное напряжение. Элечка подала десерты – похоже, она подчинялась не столько Максиму, сколько Аркадию.

– Моя мама когда-то работала в детском садике, а папа – на предприятии, они делали какие-то детали, но теперь они фермеры, хозяйство у них.

И Арина с удовольствием принялась рассказывать о своей семье. О доме, и о живности, и о том, как она в детстве протестовала против мирового устройства, отказываясь от жареных котлет. Аркадий смеялся, и даже Максим улыбнулся несколько раз, слушая повествование о буднях деревни.